Уважаемый читатель!

Нас с Вами объединяет то, что мы оба любим фэнтези.  Жанр этот в России очень молод, но уже завоевал много сердец, и наши с Вами в том числе. Вот, только, не знаю, как Вас, а меня и многих моих друзей и знакомых, озадачивало одно обстоя­тельство. Почему в книгах этого жанра и герои действуют западные и действия происходят в каких-то явно западных странах? Ясно, − коли речь идёт о западных авторах, им сам Бог велел, да и фэнтези у них появилось несравненно раньше нашего. А наши-то что?

Ну, одна причина − по проторённой дорожке шагать попроще, чего уж там. Да и начинать первому тяжелее. Ведь даже Христа в родном Назарете слушать не стали.  Ибо, как известно, нет пророка в своём отечестве. Уж если его, то нас-то, грешных…

И всё же, всё же…. Слишком уж велик дисбаланс между русским фэнтези и всем прочим. М. Семёнова, конечно, одна и А. Бушков тоже один, но это же не повод все полки в книжных магазинах Конанами и Гарри заставлять (не в обиду будь им это сказано).

Отнюдь не претендуя встать рядом с упомянутыми корифеями, рискну всё же позабавить Вас, читатель, в исконно русском значении этого слова.

С уважением, Юрий Каменский.

 

 

 

Светлой памяти Панкратьевой Вики, вложившей всю свою душу в то, чтобы эта книга увидела свет.

 

 

 

 

Мы, словно лошади, тянем свой воз,

О луге мечтая и вольных степях.

И вдруг всё исчезло – и грязь, и навоз,

Трава под ногами зелёная – Ах!

Мы солнышку рады, тепло и светло,

По лугу гарцуем, что есть только сил,

Но только от скачек живот подвело,

А нас в это время хозяин кормил…

И солнышко скрылось, и ветер подул

И волки завыли у дальнего брода,

И кто-то пугливый в душе вдруг шепнул:

−Зачем тебе, дурень, такая свобода?

«В этой жизни на каждом шагу западня,

Я по собственной воле не прожил и дня

В небесах без меня принимают решенья,

А потом бунтарем объявляют меня».

Омар Хайям, «Рубаи»

 

Глава 1.

Об экстремальных последствиях обычной вечеринки

 

Электричка, взвыв моторами, поползла, набирая скорость. Четверо мужчин с боль­шими сумками, пересмеиваясь, двинулись по тропинке через лесополосу. За их спинами просвистел визгливый гудок локомотива и, тяжело сотрясая землю, загрохотал встречный товарняк, натружено лязгая колёсами на стыках.

А они окунулись в пахнущую берёзовой листвой и травой прохладу тени,  ненадолго спрятавшись от жаркого солнца. Грохот стих и стала слышна рассыпчатая дробь дятла, скрытого в зелёной кроне и писк невидимых глазу птиц. Извивающиеся, узловатые корни замысловатым узором пересекали натоптанную, довольно широкую тропу, грозя зазевавшимся путникам бесславным падением.

Хотя они не были похожи друг на друга в общепринятом смысле, легкая походка, выправка в сочетании с короткой стрижкой выдавали в них людей, которые либо носят форму, либо носили ее раньше. Что, в общем, истине вполне соответствовало.

− Борисыч, − степенно обратился к самому старшему в компании здоровенный краснолицый Слава Клименко, — Идти-то далеко?

− Да ну, пустяки, − махнул рукой Георгий Борисович, высокий подтянутый мужчина лет сорока пяти. Коротко стриженые волосы, рыжеватые усы, крупный нос с высоким покатым лбом − все это придавало бы ему хищный вид, не будь мягкой усмешки, таившейся в уголках губ. Впрочем, когда надо, от этой усмешки у иных мороз продирал по коже, − два локтя по карте, потом денек на оленях…

− А ты чего, Толстый, от этого волчары ждал? — хмыкнул невысокий темноволо­сый крепыш − Дроздов Василий Викторович по кличке Соловей, − Мент, он и в Африке мент.

− Тебя не спросили, птичка певчая, − шутя, огрызнулся Слава. Хотя Дроздов был на десять лет старше, к тому же имел за плечами двенадцать лет службы в милиции,— все это не мешало Клименко устраивать «мэтру» выволочки за тягу к выпивке и сильную лю­бовь к слабому полу.

У Васьки, как и у всех, рожденных в год Обезьяны, язык был подвешен велико­лепно. Толстый, который обычно говорил хоть редко, но метко, как-то резанул: «Вроде Дроздов, а поешь, как соловей. Непонятная какая-то птица». После чего Василёк навеки стал Соловьем, что, впрочем, нимало последнего не смутило. «Главное − не дятел и не петух» − прозвучало его резюме.

Прохлада перелеска внезапно кончилась, в лицо дохнуло жарким воздухом сибир­ского лета – запахом разнотравья и сена. Перед ними разлеглась зеленая степь, в незапа­мятные совковые времена бывшая колхозным полем. Уходила за горизонт пыльная грун­товка, там и сям зеленели березовые околки, стояли среди стерни свежие стога.

Все они, ошеломленные открывшимся их глазам пейзажем, уставились на «аборигена» с недоумением – такие тупые приколы были не в его духе, – просто не тот уровень.

−Так, Борисыч, − подал голос четвертый, спортивного склада мужчина в возрасте лет около сорока, — где деревня-то? Сам скажешь или пытать придется? Если покаешься, просто не больно зарежем.

−Ты как дитё малое, Андрей Василич, − увещевающим голосом ответил вопрошае­мый. − все бы тебе утопить да зарезать… Шаловливый вы народ, «пираньи».

Пираньей он Андрея называл в шутку с легкой руки известного писателя Бушкова. До выхода на заслуженный отдых Василич окаянствовал в одном из подразделений «бое­вых пловцов». Чистое доброе лицо с ямочками от улыбки на щеках, бархатный голос, мягкая походка — в общем, тот еще подарок.

−Нет, Борисыч, хорош смеяться, − поддержал начальника Соловей. — Ты говорил, что от остановки километра полтора, а тут же… Степь да степь кругом.

−Тихо, тихо, − засмеялся старшой, — вы же не вьюноши зеленые, а мужи зрелые. Какого ж хрена всполошились, как куры? Ну, ошибся товарищ километров на пять-десять, так он уже старый, ему по штату положено, он, может, скоро под себя какаться начнет. Где ваша, блин, толерантность[i], вы христиане или уже где?

Он размашистым шагом двинулся вперед, друзья, переглянувшись, двинулись сле­дом. Шагали молча, поднимая ногами легкую пыль и слушая стрекотанье кузнечиков, до­носящееся из высокой, по пояс, травы. Перед ними, словно показывая путь, семенили, по­качивая длинными хвостиками и вспархивая, юркие трясогузки. В небе тоненько звенели серебряные колокольчики, но самих жаворонков углядеть в вышине было невозможно.

Было душно, как перед грозой. Не помогал даже легкий ветерок, гнавший по траве легкие волны. Дремотной истомой исходила земля. Хотелось упасть в пахучее сено и, раскинув руки, бездумно уставиться в небо, а не мерить шагами горячую от зноя дорогу.

Едва они прошли метров сто пятьдесят, как из-за плавных изгибов местности не­ожиданно вынырнули крыши домов и макушки сосен, у Славика от неожиданности со­рвался матерок.

−Вот именно. — усмехнулся Борисыч. — Чем мне эта деревенька колхозная и нра­вится. Случайный человек сюда просто не попрется. Зачем? Чисто поле и только.

Колхозной эта деревенька была давным-давно. Потом задули ветры перестройки, колхоз развалился, поля заросли лопухом и бурьяном. Жители поуезжали в город, однако, дома продавать не стали. Деревня была основана в тысяча девятьсот седьмом году столы­пинскими переселенцами, которые в поисках удачи не побоялись всей своей белорусской вёской рвануть в богатую землями и необжитую Сибирь.

Фактически это была община. Все коренные жители приходились друг другу родст­венниками, в выходные дни чужих дачников здесь практически не было — все свои. Во­зились в огородах, рыбачили на озере, пили самогонку по праздникам и пели песни у ко­стров. Двое патриархов, — бабушка Галина Савельевна, усатый здоровый дед Павло Иванович, и, на особицу от других, куркуль Мельник, жили в деревне постоянно. Вера, жена Георгия Борисовича, сумела найти общий язык с обоими старейшинами. Потому де­ревня приняла их легко и держала как бы за своих. Сейчас его неунывающая подруга жизни гостила у дочери в соседней деревне.

Свернули на узкую тропку, что петляла среди пыльной травы и выскакивала на ухоженный огород. Отцветали рядки с пышными кустами картошки, бугрились оранже­вые шары тыквы, вороватые стайки воробьёв шныряли среди кукурузных листьев. Вот тропка прошмыгнула мимо стоящих во фрунт подсолнухов и нырнула во двор. Тут при­ветливо встречала гостей крепенькая сосна, покачивая зелёными лапами с молодыми шишками. Хозяин отомкнул висячий замок, широко распахнул перед гостями входную дверь на большую веранду, залитую лучами солнца.

−Добро пожаловать, господа.

Компания, сбросив тяжеленные сумки, быстро переоделась и рванула к озеру, что приманчиво играло бликами на воде. Вода смыла пот и усталость, подняла настроение и мужики, словно расшалившиеся мальчишки, затеяли весёлую возню. Подурковав вволю, они, уже не торопясь, пошли к дому, на ходу подхватывая одежду.

...Горел в мангале огонь, дымок разгонял мошку, что зверствовала и не давала покоя повсеместно. Клименко с сосредоточенным видом нанизывал на шампуры куски маринованного мяса, помидоры и кольца лука. Строго говоря, хорошо готовить шашлык умели все присутствующие, но по складу характера Толстый был просто не в силах доверить такое важное дело даже своим друзьям.

Пока Георгий Борисович с Андреем нарезали овощи, хлеб, сало-колбасу, Василек нарезал круги возле холодильника, без трепета принявшего в свое стылое чрево и кри­стально прозрачную слезу водки и янтарь тяжело плещущегося в больших бутылках пива. Друзья, посмеиваясь, созерцали эти муки Тантала, жёстко пресекая робкие намеки, — пи­тие водки под шашлык есть важнейшая составляющая русской национальной культуры и профанации не терпела. Не так часто Судьба дарила им такой шанс, — не только отдох­нуть по-человечески, но еще и собраться всей компанией.

−Если кто-нибудь, − умышленно глядя мимо Соловья, веско произнес Слава, — будет совать рыло в холодильник, порву, как Тузик грелку.

−«Кто еще кого порвет, − сказала Тузику надутая до десяти атмосфер грелка», − Васька, как обычно, за словом в карман не полез, но угомонился и, тоскливо вздыхая, с видом зазря обиженного злой мачехой сиротки уселся в угол.

…Дружный мужской сабантуй шел своим чередом. В темноте рдели огоньки ман­гала, накрытый на веранде стол носил следы небольшого разграбления — наполовину пустая бутылка водки, куски остывшего шашлыка в тарелках.

В открытую дверь несло на волне ночной прохлады запахи травы и дыма от осты­вающего мангала. Шумела под налетающим ветерком стоящая во дворе сосна, пописки­вала какая-то ночная пичуга, слышался дальний лай собаки, гогот потревоженных гусей. Изредка до их слуха долетал приглушённый перестук колёс товарных составов, визгливый свисток поздних электричек. Шептала о чём- то своём сосна. Пёстрая кошка шмыгнула в избу с придавленной мышью в зубах, неся свою добычу котятам на забаву. Всё это навевали тихую благость, склоняло вести неспешную беседу.

Тема, в общем, значения не имела. На сей раз всегда прагматичный Славик решил «воспарить над суетой». Видимо, только что закончившийся по телевизору «Каспер» настроил  его «на лирический лад».

−Василич, ты с привидениями сталкивался?

−Нет, − рассеяно отозвался Андрей, − всегда удачно расходились.

−Ага, − радостно подхватил Соловей, − и всегда при этом вежливо раскланивались.

− Насмотрелся «ужастиков», − лениво констатировал Борисыч.

−Вам только языком чесать, − махнул рукой Клим, − но ведь что-то есть?

−Что-то, − прищурился Андрей, − ну, что-то, безусловно, есть. Ну, с этим ты лучше к Борисычу. Это он у нас Вуду, астролог и Бог знает что там ещё…

−Добрый ты, Андрей Васильевич, − хозяин сделал страдальческое лицо,− взял так ненавязчиво и под танк меня…

−Танк − это ты, Толстый, − со вкусом прокомментировал Васька.

−Нет, Борисыч, серьёзно, − гнул своё настырный Славка.

−Ну, что тебя серьёзно интересует, неугомонный ты наш?

−Мужики, − оживился Соловей, − я читал недавно, что моменты провалов людей во времени учёные отследили по полицейским архивам.

−В смысле? − заинтересованно развернулся в кресле Георгий Борисович, − по отчё­там, что ли? В таком-то году доклад, что мещанин Иванов ушёл из дома и не вернулся…

−Хрен! − радостно возопил Василий Викторович, − ещё круче! Хотя, в целом, по­ляну просёк верно. Только пример был по Великобритании. Значит, полицейский чин Бобсон… ну, на даты и фамилии у меня память не «ах»…

−Рождённый пить…, − бросил, жизнерадостно скалясь, Славик.

…− морда толстая! …, так я так, «от фонаря». В общем, докладывает рапортом: так, мол, и так, сегодня, 15 апреля тысяча восемьсот лохматого года, рабочий каретных мас­терских Добсон, переходя среди бела дня мостовую по улице Пупкин-стрит, пропал прямо перед изумлённой мордой лошади извозчика Педерсона, чему свидетелями были такие-то и такие-то, список, в общем, фамилий на пять.

В дверь просунулась морда большого лохматого пса. Вежливо потоптавшись на по­роге, войти внутрь он, всё же, не решился. Уронил тяжёлую задницу на крыльцо и вытя­нул мощные лапы на порог, положив на них умную морду и уставился на Соловья, как бы говоря: «Ну-ну, ври дальше». Трёхцветная старая кошка, подойдя к другу, упала рядом и привычно потёрлась головой о его бок. Мужики с интересом наблюдали за этой, не совсем обычной, картиной. Первым опомнился Толстый. 

−А дальше-то что? − подтолкнул он в бок Ваську.

−Дальше ещё интересней. Погоди-ка, – прервавшись, он нацепил на вилку солёный огурчик и шпротину, аккуратно уложил на кусочек хлеба. Придирчиво оглядел закуску и, выплеснув остаток водки в рот, с удовольствием захрупал тарталетку и продолжил.

–Через пятнадцать, к примеру, толстых папок, обнаруживается пожелтевший ра­порт полицейского инспектора Питкина, что среди бела дня прямо посреди мостовой по улице Пупкин-стрит, такого-то числа тысяча девятьсот, к примеру, одиннадцатого года, под лошадь извозчика…

−Кэбмена, − не выдержал Андрей.

−… один хрен… Кэбмена Подсона попал неизвестный человек. Извозчик... тьфу!.. кэбмен клянётся на Библии, что пострадавший появился перед лошадью прямо из воздуха. Что самое интересное, это утверждение подтверждается показаниями трёх-четырёх-пяти прохожих.— прикурив от зажигалки, с наслаждением вдохнул табачный дым и обвёл взглядом друзей.

—А сам потерпевший называет себя рабочим каретных мастерских Добсоном, придя в себя, озирается кругом и, выкатив глаза, вопрошает всех: где он находится и как сюда попал? Ибо последними его воспоминаниями перед ударом лошадиной груди были, аккурат, та же самая улица, только 15 апреля тысяча восемьсот лохматого года. И таких примеров, как утверждают, не счесть.

−Викторыч, ты должен помнить те пачки дел в кабинетах розыскников[ii]. Они все, кстати, говорят, что такое количество криминалом и несчастными случаями не объяснишь − несоизмеримо. Согласен?

−Естественно, − отозвался Соловей, — Акела, ты не промахнулся.

Позывной «Акела» Борисыч приобрёл на Северном Кавказе, будучи там в одной весёлой командировке. После одного случая сержант Вадик, поддразнивавший его «ста­рой собакой» (как родившегося в год Собаки), назвал его «старым волком» и, засмеяв­шись, добавил «Акела!»

С тех пор по рации его весь отряд называл только так, а нередко и просто в разго­воре. В охране он по привычке пользовался старым позывным. У Славы с Василием по­зывные были, соответственно, Клим и Соловей.

−Слушайте, мужики, − задумчиво потёр румяную щёку Клим, − как же так получа­ется? С одной стороны − всё это рядом, с другой − никто про это ничего не знает.

−Парадокс, − пожал плечами Андрей.

−Настоящая истина всегда парадоксальна, − заметил хозяин дома.

−Кто это сказал? − поинтересовался Соловей.

−Как кто? Я.

−Ну, ты даёшь, Борисыч. Я думал, кто-то из классиков.

−Ну, погоди немного, я же живой пока.

−Да он и сам прекрасно понимает, − махнул рукой Андрей, − просто сделал тумб­лер «дур» в положение «вкл».

−А всё-таки? − поддержал друга Василий.

−В смысле «всё-таки»? − уже, слегка раздражаясь дотошностью товарищей, спро­сил Георгий Борисович, – всё это интересно, пока самого не зацепило. «Кинжал хорош для того, у кого он есть…»[iii]

−Стреляли… − хмыкнул Соловей.

−Саид, почему у тебя седло в кале? Стреляли… − поддел друга Славка.

−Тьфу, на тебя,— обиделся Васька. Но, обладая хорошим чувством юмора, засме­ялся,— гады вы, но без вас скучно. Слушайте, что это за тишина какая-то странная?

Выглянув на улицу, они, с все возрастающим удивлением, увидели затянутое тем­ными клубящимися тучами небо. Не было видно ни Луны, стоящей в первой четверти, ни звезд. Более того — не было видно ни одного огонька, ни со стороны железной дороги, ни в самой деревне, несмотря на детское, в общем-то, время. Странное безмолвие накрыло Леоновку. Не было слышно ни щебета птиц, ни лая собак. Пропало в давящей тишине мычание соседских коров, даже кузнечики в траве не стрекотали.

−Что за хрень? — почему-то шепотом спросил Василий. Словно бы отвечая ему, небо вдруг распорола гигантская ветвистая молния, секунды через две громыхнул такой раскат, что мужчины невольно втянули головы в плечи. А затем началось настоящее све­топреставление.

Яростные порывы утробно гудящего ветра с сокрушающей силой били в стену. Дом жалобно поскрипывал под ударами шквального ветра, с улицы слышался треск ломаемых сучьев. Где-то, кажется, в бане, захлопал оторванный лист железа, звонко разлетелось стекло в одной из шипок окна веранды. С победным свистом ворвалась внутрь струя ветра с дождем, разметав легкие предметы и залив водой стол. На целых пока стеклах ливень стекал сплошным потоком.

Полосовали молнии то желтые, то ослепительно-белые, то с каким-то зловещим фиолетовым оттенком. Свет их на миг выхватывал из темноты куски пейзажа, – вздыб­ленную крону сосны, раскорячившийся куст черноплодки с кипящими струями воды у корней. С крыши низвергался настоящий водопад. Картинки эти выглядели сюрреалисти­чески, вызывая чувство, близкое к страху. Никто ничего не говорил, все заворожено на­блюдали этот неожиданный приступ ярости, так некстати случившийся у Матушки-При­роды. Лампочка под потолком, мигнув, погасла, погрузив мир в полную беспроглядную тьму.

−Финиш,— прокомментировал хозяин дома, — опять провода оборвало. Слава Богу, что лето, а не зима.

Но вот что-то стало меняться, − небо посветлело, чернильно-чёрные громовые тучи умчало вместе с ветром и стало ясно, что гроза выдохлась. Серые облака разбредались, как стадо беспризорных баранов, открывая глазам яркие звёзды. С неба ещё моросило, но это был уже просто дождик, без всякой запредельщины. Через некоторое время прилетевший ветерок угнал эти клочья и дождь прекратился совсем. В наступившей тиши было слышно, как с кустов и крыши падают капли, журчит сбегающая под уклон вода. Лица овевало прохладой. Дышалось легко, пахло озоном.

Вдали ещё были слышны раскаты уходящего грома, на горизонте мелькали вспо­лохи молний, освещая его фиолетово-чёрную кайму. Замершая было деревня стала пода­вать признаки жизни, – робко гоготнули гуси, подала голос корова. Словно проверяя го­лос, неуверенно брехнула где-то собака, внеурочно заорал петух и, словно испугавшись собственной смелости, замолк.

Чиркнув зажигалкой, Слава глянул на наручные часы и присвистнул от удивления, – вся эта вакханалия, оказывается, длилась чуть больше десяти минут. Любой из них по­клясться был готов, что не меньше часа. Когда же Борисыч хотел позвонить в аварийную службу энергетиков, он с удивлением обнаружил, что «иконки» антенны на дисплее мо­бильника нет. Остальные три телефона показали то же самое. Плюнув, вся компания ре­шила, что утро вечера мудренее, и завалились спать.

…Акеле снился какой-то странный лес, к которому более всего подходило опреде­ление «сказочный». С огромных кедровых и сосновых стволов свисали лишайниковые бо­роды, сорвалась с места вспугнутая семейка косуль, мелькнув напоследок белым подхво­стьем и скрылась в чаще. Небо почти не просвечивало между могучими кронами. По толстым ветвям, роняя хвою и всякий мусор, гналась за удирающей белкой хищная куница. Пахло чем-то теплым и прелым, пружинила под ногами вековая подстилка из ве­ток и рыжей хвои.

Во рту пересохло, сухой язык царапал нёбо, очень хотелось пить, но он шел и шел, а никакого ручейка или озерца по дороге не попадалось. В самом начале, правда, попался маленький бочажок, но плевок на его поверхности и не подумал расплываться, – значит, вода для питья не годилась. Мысленно поблагодарив Деда[iv] за науку, Акела двинулся дальше, забрасывая на ходу в рот чуть недозрелую бруснику, которой было под ногами просто тьма-тьмущая.

Почему-то он совсем не удивился, когда, выйдя к большому дому, стоящему посе­редине большой поляны, понял: Пришел! Это был именно дом, а не какая-нибудь избушка на курьих ножках. Добротный, массивный домина, сложенный из потемневших от вре­мени массивных бревен. Забор из толстых плах, дубовые ворота, рядом такая же мощная дверь из дубовых досок.

А на двери желтела бронзовая ручка старинного звонка тех времен, когда электри­ческих звонков еще не делали. Звонок звенел просто от чисто механического поворота ручки. Это устройство почему-то показалось очень неестественным и неуместным в этой обстановке, как если бы на брусчатке, запруженной каретами, ландо и прочими анахро­низмами, вдруг проскользнула бы серебристая «Ауди».

Акела крутанул ручку, – звоночек тренькнул, за калиткой послышалась непонятная возня и сопение. Щелкнул запор и дверь легко, без скрипа отворилась. В проеме, однако, никого не стоял.

−Заходи, коли пришёл.

Он вздрогнул и опустил глаза. На него в упор смотрела симпатичная девчушка лет семи-восьми, не больше. Чёрные длинные косы были заплетены линялой ленточкой зелё­ного цвета, взгляд изумрудных глаз смущал чем-то, какой-то открытостью и, одновре­менно, серьёзностью. Возле её ног топтался годовалый медвежонок и шаловливо бодал юную хозяйку лобастой башкой.

−Входи, гость дорогой, я уж тебя заждалась.

Акела сдержал улыбку − уж очень забавно это прозвучало из уст такой крохи. Он шагнул через порог.

−Спасибо, хозяюшка, только откуда же ты знала, что я сюда иду?

−Эвона, − махнула маленькой ладошкой девочка, − мне дядька Леший когда ещё сказал: «Ставь самовар, к тебе в гости витязь идёт». Мишутка, самовар помоги принести, мне его с водой не поднять.

Сочтя за благо не задавать лишних вопросов, Акела наблюдал. Мохнатый помощ­ник, сопя и забавно косолапя, послушно занёс с улицы огромный начищенный самовар древней конструкции. Водрузив этот раритет на указанное место, довольно шустро при­волок поднос с угощением и вопросительно посмотрел на хозяйку. Получив за работу сладкий пряник, довольно заурчал и, сглотнув его, почти не жуя, скатился с крылечка. Из-за угла дома вывернул второй медвежонок — видать, братец. Сцепившись в потешной схватке, они забарахтались на мягкой траве.

−Садись. гость, в ногах правды нет, чаёвничать будем.

−Это мы запросто, − согласился он, присаживаясь к аппетитно накрытому столу − мёд, варенье трёх или четырёх сортов, масло, свежие даже на вид румяные баранки с ма­ком – лепота.

Какое-то время они со вкусом чаёвничали. Поставив на стол чашку, она утомлённо вздохнула, вышитым рушником отёрла покрытый мелкими бисеринками пота лобик и степенно произнесла:

−Ну, спрашивай, витязь, о чём хотел.

Акела задумался.

−Почему ты меня ждала, если я сам не знал − куда иду?

И спохватился: «Дурак, нашёл о чём ребёнка пытать!» Но ребёнок и не думал сму­щаться.

−Да мы давно знаем, что вы придёте. Тебе не о том спрашивать надо.

−А о чём?

−Ох, какие же вы, люди, недогадливые. Тебе меня про меч-кладенец пытать на­добно, а ты всё про пустое говоришь.

−Ну, расскажи мне про меч-кладенец, − послушно сказал Акела и тут до него дошло, − постой, постой, мы − люди, а ты-то кто?

−Кто я? − развеселилась девчонка, привстала из-за стола, развела над головой руки со скрюченными пальцами и сказала «страшным голосом»: а я − Баба-Яга! Вот сейчас как пообедаю тобой! Страшно?

−Ужасно, − с чувством сказал он и положил на блюдце надкусанную баранку, − вот только сейчас уже не обед, а скорее ужин. А много на ночь есть вредно − я же вон какой большой. Так что, ты меня, наверное, погоди есть. И, мне кажется, баранки всё-таки вкус­нее.

Девчушка рассмеялась. Словно хрустальный колокольчик с серебряным язычком позвонил.

−Какой же ты смешной! Правда, не буду тебя есть, так уж и быть.

−А в сказках, если Баба-Яга добра молодца сразу не съест, то она его накормит, на­поит и расскажет − где меч заветный искать.

−Я тебя уже накормила и напоила, сыт ли, гость дорогой? − сказала она уже абсо­лютно серьёзно.

−Сыт, спасибо, славница.

Девочка важно кивнула.

−Ну, вот,… а где меч заветный − я сама не знаю.

−Вот те раз! − огорчился он, − а я так на тебя рассчитывал.

−Запомни самое главное − его нужно найти. Обязательно, слышишь? Без него ни­как нельзя. Понимаешь?

−Понимаю, − в тон ей ответил Акела, − ну, что ж, ничего не поделаешь, придётся самому искать.

−Ну, гость дорогой, делу − время, потехе − час. Идти тебе надо. Слышишь, зовут тебя?

−Кто зовёт? − не понял гость.

−Борисыч!— услышал он Васькин голос, — Борисыч! Проснись! Да проснись же ты, … твою мать!!!

Сбросив руку Дроздова, он сел на кровати и тряхнул головой, освобождаясь от ос­татков сна. В это время в дверях появились Славка с Андреем, – они спали один в сенцах, другой в малой комнате.

−Ты чего орешь, как потерпевший?! Время пять утра! − заспанный Славка был спросонья зол не на шутку, — выспаться не дашь! Чертей гоняешь, что ли?!

Видно было, что Соловей был до глубины души оскорблен его словами.

−Да вы во двор выйдите! А там я посмотрю, – кого вы гонять начнете. Умники, блин!

Друзья переглянулись – таким голосом не врут и не разыгрывают. Все молча вы­шли во двор и замерли. А что можно было сказать? Перед их глазами стояла стена леса, которого вчера не было. Да и в принципе не могло и не должно было быть. Но он был и, к тому же, совершенно наяву.

Там, где заканчивалась до боли знакомая грядка с тыквами, вместо просторных травяных полей стояли вековые стволы сосен и кедров. В точности, как во сне. Значит, сон в руку, будь он трижды неладен!

Вокруг, на расстоянии от двухсот-трехсот метров до полутора-двух километров, Леоновку теперь огораживала все та же стена огромных деревьев. Посередине этого без­образия, потеряв дар речи, стояли четыре представителя цивилизации людей начала третьего тысячелетия. Да и от самой деревни, что раньше тянулась на три километра, ос­талось немного, треть домов, не более, остальное как корова языком слизнула. М-да.

−Ну, ни хрена себе… − медленно произнес Андрей.

−Предлагаю позавтракать, попить кофе и заодно подумать, — что это за хренотень?

Все трое глянули на Борисыча с таким изумлением, словно он предложил, наконец, покончить с нормальной половой ориентацией и тут же, ясным днем, отдаться друг другу. Переглянулись, приходя в себя, и молча пошли в дом.

…На растопленной, по случаю локального энергетического кризиса, печи парила закопченная эмалированная кастрюля с водой. В другой булькала, исходя аппетитным парком, картошка, с огорода принесли, свежую зелень. Кофе, слава Богу, был растворимый, а мяса, колбасы и прочей снеди со вчерашнего дня осталось ещё достаточно.

−Ну, что скажете, господа? — первым нарушил молчание Андрей.

−Что мы в таких случаях говорим, ни одна самая отмороженная газета напечатать не решится, — усмехнулся Акела.

−Я серьезно спрашиваю, Борисыч.

−Давайте выпьем по сто грамм, а то голова у меня сейчас такие проблемы решать не способна, — бодро предложил Василек.

−Когда врежешь стопарь, она у тебя вообще думать откажется, — безжалостно па­рировал Борисыч. Но всё же открыл холодильник и достал не успевшую нагреться за ночь полуторалитровую бутылку «Жигулевского».

−А вот теперь, − сказал он, присаживаясь к столу и отхлебывая пиво, — прошу Вас. По вековой традиции начинает самый младший. Дерзай, Славик.

Клим смущенно пожал широченными плечами.

−Не, мужики, тут я пас. Как так может быть? Целый кусок деревни перенесся куда-то к черту на кулички. Я такое только в кино видел. Фантастика какая-то…

−Василий Викторович? — Акела вопросительно глянул на Соловья.

−А хрен его знает, — откликнулся повеселевший Васька.

−Вот молодец, — засмеялся Борисыч, — опохмелился и пофиг ему и время и про­странство. Наш человек! Ну, Андрей Васильевич, Ваша очередь, прошу.

−Да Слава, как генерал Лебедь, царство ему небесное, все в двух словах сказал, — фантастика. А для прочих выводов информации пока недостаточно.

−Согласен, — лаконично подытожил Акела, — значит, мы заканчиваем завтрак и идем на разведку. Правильно я Вас понял, господа?

…Пока укладывали продукты в рюкзак и сумку с наплечным ремнем, Соловей не­заметно куда-то пропал. Возник он через минут пять-семь, «дыша духами и туманами». Уселся на табуретку и, поставив на колени сумку, посоловевшими глазами благосклонно наблюдал за сборами. Никто на это не прореагировал – давно надоело.

−Ну, что, тронулись? — Толстый поправил рюкзак за спиной,— но если ты, Соло­вей, сдохнешь, имей в виду, – никто тебя на загорбке не потащит.

−Стоп, мужики, — Борисыч озабоченно потер лоб, — дом Савельевны, по-моему, тоже попал в эту временную зону. Давайте-ка я быстро сбегаю, проверю, нехорошо бабку одну бросать, она же рехнется с перепугу.

Хлопнув калиткой, Акела быстрым пошел по знакомой улице. Повсюду видны следы ночной катавасии. Валялись обломанные ветви, оборванные провода, а сломанный старый тополь перегораживал дорогу. У сваленного забора прибитые ветром смятые вёдра и какие-то банки, а вот здесь завалило сарай. Через пару минут на фоне «сказочной тайги» показались два вросших в землю бетонных кольца и небольшой домик с темно-зеленой сосёнкой в палисаднике – по ним он всегда узнавал домик Галины Савельевны.

Она встретила его во дворе. Голова старухи привычно подвязана платочком, тёмная юбка и тёплая кофта, в руке ведро с водой — скотину, видать, поила. Полное румяное лицо выглядело растерянным.

−Юра, что это еще за выкрутасы? Выхожу утром корову подоить, а тут такое, что на уши не натянешь! Ты мне что-нибудь объяснить можешь? Что приключилось-то нонче? И куда деревня-то наша провалилась, прости, Господи?…

−Галина Савельевна, сами ничего пока не знаем. У меня мужики в гостях были, ко­гда все это началось…

−Кто хоть был-то, я знаю?

−Один первый раз, вы его не видели. Другой Славка Клименко.

−Это здоровущий который?

−Он. И Васька Дроздов.

−А-а, и этот брандахлыст тоже здесь,— она печально глянула на улицу с коротким рядком домов и вздохнула, – почитай, полдеревни как корова языком слизнула. Может, ещё кто по домам живой остался?

− Сейчас мы сходим, кругом оглядимся, а то, может быть, это даже и не Земля уже.

−Да нет,− остро глянула на него бабка,— я же рано вышла. Венера над горизонтом стояла, как обычно. Только вчера... постой-ка... она ж вчера с вечера в небе стояла!

--Значит, только время другое, – вздохнул Акела.

--Ох, а Андрюха-то мой в городе, к сыну поехал с гостинцами, а где же нынче го­род-то тот будет?

Савельевна пригорюнилась.

−Галина Савельевна, мы постараемся побыстрее вернуться. Неделю продержитесь одна?

−Да я и месяц продержусь, – не охну, что мне сделается? Молоко, яйца свои, кар­тошку только позавчера убрали и в подпол ссыпали. Муки, круп, чаю и сахару полно, по­стного масла немеряно. Я-то со своим весом давно по снегу не ходок, а тут ещё и дед мой обезножил, вот и постарались детки закрома под завязку набить, на всю зиму завезли. По­дождите часок, я вам с собой пирожков в дорогу напеку…

Продолжение »